Татьяна прекрасно понимала, что на этот раз так просто отделаться не удастся. Когда входная дверь скрипнула, и из сеней раздался короткий сдавленный вздох, она просто закрыла уши ладонями, чтобы не слышать того, что последует затем.
- Ах ты дрянь! Да сколько же можно это терпеть! Паршивка! Где ты? Куда ты опять забралась?..
Маленький Володя в соседней комнате тоненько запищал. В такие моменты он всегда начинал плакать, и от этого Татьяне становилось только хуже. В ответ по деревянному полу загрохотали шаги. Ближе, ещё ближе. Скрип дверцы старого шкафа.
- Дрянь, дрянь… Моё терпение лопнуло… моё терпение лопнуло…
Шаги приблизились к кровати, развернулись, направились к печи. Послышался неясный звук, что-то тяжелое чиркнуло по стене, упало на пол. И тут же было поднято.
Ухват?
Шаги снова стали приближаться. Теперь в мире не осталось ничего кроме этих шагов. Татьяна сжалась тугим комком, и хоть от страха почти невозможно было дышать, всё же догадалась выставить вперёд колени и локти, чтобы было не так больно.
Шаги замерли рядом с кроватью. Звук сдвигаемого покрывала. Стук железа о дерево. Ухват.
- Ах ты мерзкая паршивка… Думала спрятаться…

Всё началось с того, что умерла мама. Она болела долго и тяжело, и отец в итоге принял её смерть с облегчением. Сама Татьяна, хоть была ещё довольно маленькая, всё же ясно понимала, что произошло. Чтобы осознать случившееся, достаточно было лишь раз прикоснуться к маминому лицу, - кожа была сухая и холодная, шершавая наощупь, совсем не такая, как у той мамы, которая могла разговаривать и ходить.
Прошло немногим больше года, и в доме появилась другая женщина. У неё был раскатистый бархатистый голос и властные руки. Отец сказал Татьяне, чтобы она обращалась к женщине “мама”, однако это было настолько немыслимо, что, стоило лишь Татьяне подумать об этом, как у неё тут же начинало тупо ныть под ложечкой. Женщина не любила Татьяну за то, что та вечно путалась под ногами. Иногда девочке казалось, что мачеха готова растерзать её, забить до смерти, но рядом всегда находился отец, который сдерживал эту злобу и не позволял плохо обращаться с дочерью.
Однако вскоре всё стало меняться, стремительно, словно во сне.
Сначала началась война. Ночами небо вспарывал рёв самолётов, но бои пока шли далеко. От разговоров взрослых веяло тоской и безысходностью, они пугали Татьяну. Все, что она смогла понять: «податься нам некуда», «видно, придется оставаться здесь».
Затем вдруг появился Володя. Татьяне иногда приходилось сидеть с ним целыми днями, и это были, пожалуй, самые лучшие моменты в её после маминой смерти жизни. Володя был совсем крошечный, лежал в люльке, пах тёплым молоком и смешно угукал, а она любила наклониться над ним, чтобы он своими маленькими ладошками трогал её губы, нос и уши. У него были такие легкие нежные волосики, такие тоненькие, словно осенняя паутинка. От её ласковых прикосновений он сразу засыпал, а она качала его и пела песенки, которые сама же для него и придумывала, и она готова была придумывать их ещё и ещё, хоть всю жизнь, лишь бы ему было хорошо. Иногда её пробирала такая любовь, что терпеть её было уже невозможно, и она плакала и хотела умереть.
Вскоре случилось непоправимое.
Когда линия фронта подошла совсем близко, и эхо артиллерийских обстрелов сделалось небывало чётким, в деревню въехал большой партизанский отряд. Всадники с винтовками наперевес медленно двигались по улице, забирая из каждого дома всех мужчин, способных держать оружие. Отказаться было нельзя - с такими потом расправлялись как с врагами народа и предателями.
Отец собрался минут за десять. Он старался говорить весело, без конца шутил. Мачеха все это время не могла найти себе места, ходила взад-вперёд по комнате, тихо причитая. Татьяна слышала, как хрустят кости в руках, которые та беспомощно заламывала.
Отец вздохнул, быстро простился с Татьяной и Володей, решительно направился к выходу. Мачеха зарыдала во весь голос, бросилась на пол, отцу прямо под ноги.
- Не реви, дура, - серьёзно и даже зло произнёс отец, - детей смотри. И Таньку не забижай. Всё. Я вернусь.
И хлопнул дверью.
До самого вечера мачеха лежала на кровати и ревела.
А потом встала и просто так, без причин и объяснений, избила Татьяну тяжёлой бельевой верёвкой.

Татьяна сидела на своём сундуке и внимательно вслушивалась в происходящее снаружи. Весь вечер по деревне были слышны голоса, пьяный смех, пиликанье гармошки, а где-то невдалеке то и дело раздавались выстрелы и лающие автоматные очереди - немецкие солдаты устраивали салют. Татьяна была уже взрослой и догадалась, что у них, видимо, какой-то праздник, либо просто немецкие войска снова победили.
Рядом тихонько зачмокал в своей люльке Володя, и Татьяна начала беспокоиться, что громкие звуки могут его разбудить. Мачеха лежала в другой комнате, той, где печь, и было слышно, как она тоже не спит, как кашляет и ворочается с боку на бок.
История с опрокинутым сегодня в сенях кувшином молока снова и снова прокручивалась в Татьяниной голове, и с каждым разом ей становилось всё спокойнее, словно за несколько месяцев она и впрямь сумела привыкнуть к подобным вещам. Она снова испытывала, как мачеха нашла её, как выволокла из-под кровати и принялась бить, а ей оставалось только наугад подставлять руки, чтобы не попало по голове. Теперь руки болели дико, где ни прикоснись, а из разбитой брови время от времени начинала течь кровь. Медленно и непреодолимо в Татьяниной душе росла решимость выскользнуть незаметно из этого дома, добраться до реки (направление она помнила), выплыть на середину, нырнуть поглубже и что есть мочи закричать. Ощущение воды, заполняющей легкие, казалось ей самым сладким, самым желанным на свете, и только почти физическая неспособность расстаться с Володей ещё удерживала её от этого последнего шага.
Вдруг посторонний звук отвлёк её от размышлений. Сперва снаружи послышались неровные шаркающие шаги. Шаги эти проследовали вдоль стены, остановились у входной двери, там к ним прибавилось хриплое мужское дыхание. Человек икнул, сплюнул. Татьяна догадалась, что он мертвецки пьян, и вся сжалась, предчувствуя, что вот-вот начнёт происходить нечто ужасное.
Раздался требовательный стук в дверь. Сетка мачехиной кровати взвизгнула, загудела, освобождаясь из-под тяжести. Шлёпанье босых ног. Испуганный голос:
- Кто там?
- Их бин дойчен зольдатт! Открить, сука!
- Не надо… Прошу вас… У меня дети спят…
- Открить!
- Не надо… Умоляю!..
Дверь сотряс удар страшной силы. Мачеха, вскрикнув, рванулась куда-то вглубь сеней, задела висевший на стене таз. Тот сорвался и с грохотом рухнул на пол. Звон был таким оглушительным и долгим, что второго удара в дверь Татьяна уже не услышала, между тем как именно этот второй удар с корнем вырвал из дверного косяка крюк, впустив пьяного немца внутрь.
- Сейчас они разбудят Володю, сейчас они разбудят Володю… - завертелось волчком в Татьяниной голове.
Поскальзываясь, мачеха вбежала в комнату, всем телом навалилась на дверь, чтобы помешать немцу войти, но тот, выругавшись по-своему, толкнул дверь. Мачеха кубарем полетела на пол.
- Помогите!!! Кто-нибудь!.. Помоги-и-ите!..
Уверенные мужские шаги. Еле слышный скрип кожи. Тяжёлый стук. Что это? Что он сделал? Поставил к стене автомат? Хриплое дыхание мачехи. Икота немца.
- Раздивайса, руссиш бльять…
Что произошло затем, Татьяна так и не успела понять. Мачеха страшно, по-звериному зарычала, куда-то рванулась, немец в ответ зло вскрикнул и сделал пару быстрых шагов, но, видимо, не успел: раздался треск ткани, грохот падающего тела, и что-то тяжёлое (неужели сумела дотянуться до топора, лежащего под лавкой?) несколько раз со всего размаху ударилось в мягкое и податливое. Немец захрипел.
Ещё удар.
И ещё один.
И ещё.
Тишина.
Глухой стук от выскользнувшего из руки топора. Сдавленные всхлипы.
- Я его убила, я его убила… Господи, я его убила…
Татьяне стало холодно. Тихо, так, чтобы не услышала мачеха, она накинула на плечи одеяло. Затаилась.
Из соседней комнаты снова послышались звуки - мачеха, чертыхаясь и поминутно всхлипывая, полезла на печь; принялась там что-то искать. Вскоре она нашла то, что хотела, и когда в тишине раздался отчётливый звук зажигаемой спички, Татьяна поняла, что это была припасённая для особого случая свеча. Мачеха ещё немного походила взад-вперёд, сходила в сени, погремела там крышкой от кадки (видимо, пила воду), затем вернулась, и, судя по всему, окончательно успокоившись и решившись, принялась вытаскивать убитого немца из комнаты. Тот, наверное, был очень тяжёлым, потому что выходило у неё плохо - на то, чтобы вытащить его в сени потребовалось минут десять. Вскоре скрипнула входная дверь, и Татьяна услышала, как мачеха тащит немца вокруг дома, прямиком в сарай.
Татьяна поняла, что её время настало, и бесшумно соскользнула со своего сундука. Первым делом, оказавшись в большой комнате, она загасила свечу. Затем принялась на ощупь обследовать нижнюю часть стен – ведь там должен был стоять автомат. Значит так, он вошёл, и должен был оказаться здесь, а отсюда ближайшая стена – вот эта, где кровать. Татьяна опустилась на колени и стала ощупывать стену. Нету, нету, нету… Неужели ошиблась? Не может быть, она ясно слышала звук, и к тому же мачеха ничего не поднимала с пола, она ведь ясно слышала…
Ага! Вот он, у самой ножки… Нашла…
Именно в этот миг со двора послышались новые звуки: дверь сарая хлопнула, и Татьяна узнала торопливые мачехины шаги. Татьяна схватила автомат и, с трудом подняв его (разбитые руки свело от боли), попятилась в угол.
Входная дверь скрипнула. Раз, два, три. Вторая дверь скрипнула. Мачеха в комнате.
Только бы не разбудить Володю.
Мачеха пересекла комнату, оказалась у стола. Удивленно хмыкнула (видимо, вспомнила, что оставила свечу горящей), потянулась за спичками. Чиркнула, поднесла к фитилю, зажгла свечу, решительно задула спичку, повернулась, чтобы выбросить спичку в печь, и тут заметила стоящую в углу между печью и стеной Татьяну.
- Танечка… деточка… Ты что же это… Это ведь не игрушка…
Татьяна молча направила дуло автомата чуть пониже того места, откуда исходил звук. Мачеха попыталась отступить, но не рассчитала, наткнулась на кровать, оказавшуюся позади. Ноги её подогнулись, она плюхнулась на загудевшую сетку.
Татьяна медленно вышла на середину комнаты, откуда до мачехи оставалось не более двух шагов. Та всё силилась что-то сказать, открывала рот, но из горла её выходил лишь сухой хрип. Никогда ещё Татьяна так не жалела о своей слепоте! Никогда ещё не была готова отдать всё на свете за возможность увидеть выражение одного-единственного лица…
В конце концов мачеха всё-таки догадалась, что Татьяна находит её по звуку дыхания, и попыталась задержать его. В комнате стало тихо, точно все заснули, но это уже не могло ей помочь. Татьяна прекрасно помнила то место, откуда ещё секунду назад исходил звук и, спокойно прицелившись туда, изо всех сил надавила на курок.
Грянул оглушительный выстрел.
Маленький Володя в соседней комнате тоненько запищал.
Всё-таки мы его разбудили, подумала Татьяна, всё-таки разбудили.
Она постояла ещё несколько секунд, затем приблизилась к кровати и вытянула руку, но, почувствовав под пальцами что-то тёплое и липкое, тотчас же отдёрнула её. Автомат был уже не нужен, и она бросила его на пол, после чего направилась к Володе, который всё продолжал и продолжал плакать.

Вскоре Татьяна вышла на крыльцо. Откуда-то из-за околицы, совсем рядом, всё ещё доносились пьяные крики и смех - немцы праздновали свою победу.
Татьяна прислушалась и услышала в ночном воздухе стрекотание сверчков, много-много сверчков, и каждый пел песенку на свой особенный лад. Она вспомнила, как мама однажды рассказывала ей про звёзды, и подумала, что звёзды, наверное, очень похожи на звук множества стрекочущих сверчков, ведь на свете нет ничего, ничего, что было бы красивее этого звука…
Татьяна вздохнула глубоко-глубоко и, прижав к груди сладко посапывающего Володю, неловкой походкой зашагала в единственном направлении, в котором была хоть чуточку уверена – к реке.